— Значит, вы понимаете. Когда я был юношей, мне часто снились эротические сны, но иногда девушка, с которой я был, превращалась в жабу, змею или даже в разлагающийся труп. Когда я стал старше, мне начали сниться мои провалы, неудачи, деградация, сны о самоубийстве, кошмары об ужасной смерти. Чаще всего повторялся тот, в котором меня медленно раздавливала кабина лифта. Наверное, мутация моих прежних снов о троллях. Я действительно считаю, что такие сны — нечто вроде психологического рвотного, и для людей, которые видели их, это скорее благословение, чем проклятие.

— Если избавишься от них, они будут копиться и нагромождаться.

— Точно. Существует множество способов интерпретации снов, именно этим и прославился Фрейд, но я всегда верил, что они служат одной цели — очищать психику и мозг, и ничему больше. Такие сны — это способ психики освобождаться от шлаков. И те люди, которым не снятся сны — или они не могут вспомнить то, что им приснилось, — страдают в некотором роде умственным запором. И потом, существенной практической компенсацией за ночные кошмары является то, что, когда просыпаешься, понимаешь — это всего лишь сон.

Стью улыбнулся. А Бейтмен продолжал:

— Но в последнее время мне снится невыносимо ужасный, страшный сон. Он повторяется, как возвращался ко мне сон о медленной гибели под кабиной лифта, но по сравнению с ним все мои прежние сны — детские игрушки. Он не похож на мои прежние кошмары, но он как бы вмещает всех их в один. Как будто… как будто это итог всех моих кошмаров. И я просыпаюсь, чувствуя себя отвратительно, вроде это был вовсе не сон, а видение. Я знаю, это должно звучать безумно.

— О чем он?

— О мужчине, — спокойно произнес Бейтмен — Вернее, мне кажется, что это мужчина. Он стоит на крыше высокого здания, а может быть, на вершине скалы. Но что бы это ни было, оно настолько высокое, что уходит вверх на тысячи футов. Время близится к закату, но мужчина смотрит в другую сторону — на восток. Иногда, кажется, он одет в голубые джинсы и линялую куртку, но чаще всего на нем нечто вроде рясы с капюшоном. Я никогда не вижу его лица. Но вижу его глаза. Они красные. И у меня такое чувство, что он ищет меня — и что рано или поздно он найдет меня или я буду вынужден отправиться к нему… для меня это будет означать смерть. Поэтому я надеюсь закричать и… — Он отпрянул назад.

— Именно в этот момент вы просыпаетесь?

— Да.

Они наблюдали за тем, как Кин рысью бежит к ним, Бейтмен потрепал его по холке, пока собака, тыкая мордой в алюминиевое блюдо, подъедала остатки торта.

— Думаю, что это все-таки сон, — произнес Бейтмен. Он встал, морщась от боли в суставах. — Если бы я проконсультировался с психоаналитиком, думаю, этот шарлатан сказал бы мне, что сон отражает мой подсознательный страх перед лидером или лидерами, которые могут начать все с начала. Возможно, страх перед техникой вообще. Потому что я считаю, что все новые общества, которые появятся, по крайней мере в западном мире, будут основываться на технике. Жаль, так не должно быть, но так будет, потому что мы все на крючке. Они не вспомнят — или не захотят вспомнить, — в какой угол мы сами себя загнали. Грязные реки, озоновая дыра, атомная бомба, загрязнение атмосферы. Они будут помнить только, что давным-давно могли поддерживать тепло в домах, не прилагая для этого больших усилий. Видите, в довершение всего я еще и луддит [8] по убеждениям. Но этот сон… он терзает меня, Стью.

Стью ничего не ответил.

— Ну что ж, пожалуй, пора домой, — отрывисто произнес Бейтмен. — Я почти пьян, к тому же, как мне кажется, скоро будет гроза.

Он прошел по поляне к кустам и выкатил оттуда тележку. Сложил стульчик, положил его в тележку, затем палитру, холодильник для пикников, а сверху водрузил свою картину.

— И вы все это везли сюда? — изумленно спросил Стью.

— Обычно я не останавливаюсь, пока не увижу нечто, что мне хотелось бы нарисовать. Каждый день я отправляюсь в другую сторону. Это придает мне бодрости и энергии. Если вы направляетесь на восток, то почему бы вам не зайти в Вудсвилл и не переночевать в моем доме? Мы по очереди могли бы везти тележку, и у меня еще осталось полдюжины банок пива, охлажденных в ручье. Это скрасит нашу дорогу до дома.

— Согласен, — ответил Стью.

— Отлично. Наверное, я буду болтать всю дорогу. Ведь вы попались в лапы Профессору Болтологии, мистер Восточный Техас. Когда вам надоест, просто скажите мне, чтобы я замолчал. Я не обижусь.

— Я люблю слушать, — ответил Стью.

— Значит, вы Божий избранник. Идемте.

Итак, они шли по шоссе № 302, один из них катил тележку, а другой пил пиво. Но кто бы это ни делал, Бейтмен говорил, говорил и говорил, перескакивая с одной темы на другую, Кин бежал за ними. Сначала Стью слушал, но потом мысли его выбрали собственное направление. Его обеспокоила нарисованная Бейтменом картина: сотни маленьких анклавов, в которых люди явно воинственно настроены по отношению к другим, и все они жители страны, просто напичканной оружием. Но, как ни странно, чаще всего его мысли возвращались к сну, рассказанному Гленом Бейтменом, к мужчине без лица на крыше высоченного здания — или на вершине скалы, — к мужчине с красными глазами, стоящему спиной к закату, беспокойно глядящему на восток.

Стью проснулся незадолго до полуночи, весь в поту, боясь, что кричал во сне. Но рядом в комнате мирно посапывал Глен Бейтмен, а в коридоре спокойно спал Кин, положив умную морду на лапы. В призрачном лунном свете все вокруг казалось нереальным.

Проснувшись, Стью обнаружил, что стоит на четвереньках, затем он опустился на влажные простыни, прикрыв глаза рукой, не желая вспоминать приснившееся, но не в состоянии избежать воспоминаний.

Он снова находился в Стовингтоне. Элдер был мертв. В живых не осталось никого. Место превратилось в могилу, по которой гуляло эхо. Он был единственным оставшимся в живых, и он никак не мог найти выход. Сначала он старался не паниковать. «Иди, но не смей бежать», — повторял он снова и снова, но сдерживаться становилось все труднее. Его шаги становились все быстрее и быстрее, а желание оглянуться и убедиться, что позади только эхо, все непреодолимее. Он проходил мимо дверей с черными надписями на молочно-белом стекле. Мимо перевернутых носилок. Мимо тела медсестры, ее почерневшее, искаженное гримасой лицо уставилось в белые перевернутые кубики льда, которые были лампами дневного света.

Наконец он побежал. Быстрее, быстрее, двери мелькали мимо него, нога грохотали по линолеуму. Оранжевые стрелы проносились по белым стенам. Надписи. Поначалу они казались вполне обычными: «РАДИОЛОГИЯ», «ЛАБОРАТОРИЯ», далее «ВХОД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ». А затем он оказался в другой части здания, в которой никогда не был и которую никогда не видел. Здесь краска на стенах поблекла и облупилась. Часть лампочек перегорели, другие мигали и жужжали, как мухи, бьющиеся об оконное стекло. Несколько стекол в дверях были разбиты, сквозь них Стью видел тела, застывшие в пароксизме боли и отчаяния. Везде кровь. Эти люди умерли не от супергриппа. Все они были убиты. В их телах зияли ножевые раны, раны от огнестрельного оружия и каких-то колющих предметов. Глаза мертвецов были выпучены.

Он нырнул вниз и очутился в темном длинном туннеле, выложенном кафелем. На другом конце его виднелась еще вереница дверей, только теперь они были выкрашены в смертельно-черный цвет. Указательные стрелки были ярко-красными. Надписи сообщали: «К ЗАПАСАМ КОБАЛЬТА», «К ЛАЗЕРНОМУ ОРУЖИЮ», «К УДАРНЫМ РАКЕТАМ», «К БАНКУ ВИРУСОВ». Затем, вскрикнув от облегчения, он увидел стрелку, указывающую поворот направо, и единственное благословенное слово, написанное над ней: «ВЫХОД».

Стью завернул за угол и очутился перед открытой дверью. В нее пахнуло ночной благоухающей свежестью. Он ринулся к двери, и тут, преграждая выход, появился человек в голубых джинсах и линялой куртке. Стью попытался остановиться, крик, словно кусок ржавого железа, застрял у него в горле. Когда мужчина очутился в полосе неживого мерцающего света неоновых ламп, Стью увидел, что там, где должно было быть лицо незнакомца, виднелась только холодная черная тень, из черноты на него смотрели два бездушных красных глаза. Эти глаза светились не душевным теплом, а жестокой радостью. Да, именно так, в них отражалось нечто вроде танцующего, безумного веселья. Темный человек протянул руки, и Стью увидел, что с них капает кровь.