В нижнем ящике, под носками, она отыскала его военные награды — Пурпурное Сердце, медали за отличие в военной подготовке, другие… и Бронзовую Звезду, которую он заслужил в Корее. Франни пристегнула их к лацкану. В ванной она нашла детскую присыпку фирмы «Джонсон» и припудрила отцу лицо, шею, руки. Запах присыпки, пота и ностальгии снова вызвал слезы. Пот струился по ее телу. Под глазами залегли темные круги крайнего нервного истощения.

Франни сомкнула над телом края скатерти, взяла иглу и прошила по краю. Затем, подвернув рубец, снова прошила. Всхлипывая и издавая стоны, Франни сумела опустить тело на пол, не уронив его. Близкая к обмороку, она вынуждена была передохнуть. Почувствовав, что может продолжать, Франни, приподняв верхнюю часть тела, подтащила его к лестнице, затем как можно осторожнее спустила на первый этаж. Здесь она снова остановилась, дыхание ее превратилось в быстрые хриплые всхлипывания. Головная боль стала острой, впиваясь в нее сильными вспышками. Франни протащила тело по холлу, затем через кухню на крыльцо. Вниз по ступеням. Ей снова понадобилась передышка. Все вокруг уже окутывал золотистый свет раннего вечера. Франни уселась рядом с телом отца и разрыдалась, уткнув голову в колени и раскачиваясь из стороны в сторону. А птицы весело щебетали вокруг. Она собрала все силы, чтобы дотащить тело до сада.

Наконец все было сделано. К тому времени, когда последний слой дерна вернулся на прежнее место (Франни выкладывала дерн так, будто это была какая-то головоломка), было уже без четверти девять. Вся она была перепачкана грязью. Только кожа вокруг глаз оставалась белой, дочиста отмытая слезами. Франни едва не валилась с ног от усталости. Слипшиеся волосы прядями свисали вдоль щек.

— Покойся с Богом, папа, — пробормотала она. — Пожалуйста.

Франни оттащила лопату в мастерскую отца и безразлично швырнула ее внутрь. Ей дважды понадобилось отдыхать, чтобы преодолеть шесть ступеней крыльца. Не включая свет, она миновала кухню и, сбросив тапочки, вошла в гостиную. Франни добрела до дивана и тут же заснула.

Во сне она снова поднималась по ступеням, направляясь к отцу, чтобы исполнить свой долг и предать его земле. Но когда она вошла в комнату, скатерть уже покрывала его тело, и чувство горя и невосполнимой утраты превратилось в нечто другое… в нечто, подобное страху. Она нехотя пересекла комнату, внезапно желая только одного — спастись бегством, но не в состоянии остановиться. Шелковая скатерть поблескивала в сумерках, призрачно и мрачно, и до нее дошло:

Под скатертью не было ее отца. И то, что было под ней, не было мертво.

Что-то — кто-то — наполненное темной жизнью и прячущееся от всего светлого и радостного, было под ней, и больше жизни ей было необходимо отдернуть эту скатерть, но она… не могла… остановиться.

Она протянула руку к скатерти — и отдернула ее.

Он ухмылялся, но она не могла увидеть его лица. Волна ледяного холода охватила ее с головы до ног от этой ухмылки. Нет, она не могла увидеть его лица, но она рассмотрела подарок, который принес этот ужасный призрак ее нерожденному ребенку: скрученную железную вешалку для пальто.

Она бежала, бежала прочь из комнаты, прочь из сна, поднимаясь вверх, быстро поднимаясь на поверхность…

Она очнулась в предрассветной тишине гостиной, ее тело утопало в пене страха, сон уже превращался в обрывки нереальности, оставляя позади себя ощущение рока, подобно гнилостному привкусу какого-то испортившегося блюда. Еще не полностью проснувшись, она подумала: «Он, это он, Странствующий Хлыщ, человек без лица». Затем Франни снова заснула, теперь уже без сновидений, а проснувшись утром, вообще не вспомнила об этом.

Глава 29

В тот самый вечер, когда Ларри Андервуд спал с Ритой Блэкмур, а Франни Голдсмит спала одна, видя свой зловещий сон, Стюарт Редмен ждал Элдера. Он ждал уже три дня — и в этот вечер Элдер не разочаровал его.

Сразу после полуночи двадцать четвертого вошел Элдер с двумя санитарами и указал на телевизор. Пока санитары выносили телевизор, Элдер стоял рядом со Стью, направив на него пистолет. Правда, к этому времени Стью уже не нуждался в телевизоре — по нему передавали сплошное дерьмо. Единственное, что ему оставалось, это, стоя возле зарешеченного окна, смотреть на реку и городок, раскинувшийся внизу. Как кто-то сказал: «Вам не нужен метеоролог, чтобы узнать, в какую сторону дует ветер».

Из труб текстильной фабрики больше не поднимался дым. По реке больше не текли струйки краски, вода снова стала чистой и прозрачной. Большинство машин, казавшихся игрушечными с такого расстояния, не вернулись больше на парковку возле фабрики. Вчера, двадцать шестого, только несколько автомобилей проехало по скоростному шоссе, да и те редкие залетные птички виляли из стороны в сторону, словно горнолыжники. Не было никого, кто бы отгонял брошенные машины.

Центральная часть города, простиравшаяся под ним как рельефная карта, казалась абсолютно пустынной. Городские куранты, отбивавшие часы заточения Стью, остановились в девять сегодня утром, когда мелодия, обычно раздававшаяся до боя, зазвучала слабо и искаженно, словно мотивчик, издаваемый заезженной шарманкой. В здании, по виду похожем на придорожное кафе или магазинчик, возник пожар. Огонь весело пылал почти весь день, черный дым клубами вздымался в голубое небо, но не прибыла ни одна пожарная машина. Если бы здание не было в самой середине асфальтированной автостоянки, подумал Стью, пожар уничтожил бы по крайней мере половину городка. Вечером руины еще дымились, несмотря на прошедший дождь.

Стью считал, что последним приказом Элдеру будет убить его — а почему бы и нет? Он станет всего лишь еще одним трупом, ведь он знал их маленький секрет. Они не способны были создать вакцину или хотя бы понять, чем его организм отличается от тел тех, кто стал жертвой болезни. Они и мысли не допускали, что он сможет открыть горстке оставшихся в живых их тайну. Он был той живой ниточкой, которую держала в заложниках банда тупоголовых идиотов.

Стью был уверен, что герой телесериала или романа смог бы придумать способ бегства, черт, даже некоторые реально существующие люди смогли бы сделать это, но он не принадлежал к их числу. В конце концов он решил с каким-то определенно паническим смущением, что единственное, что он сможет сделать, это ждать Элдера и просто попытаться быть готовым ко всему.

Санитары называли его доктором Элдером, но он не был врачом. Мужчина немного за пятьдесят, тяжелый взгляд, к тому же полное отсутствие чувства юмора. Ни один из врачей до Элдера не испытывал потребности наводить на Стью оружие. Элдер пугал Стью, потому что с таким человеком бесполезны любые уговоры и мольбы о пощаде. Элдер ждал приказаний. Когда таковые поступят, он их беспрекословно выполнит. Он был карьеристом, армейским вариантом послушного мафиози — исполнителем, ему и на ум никогда не придет переосмысливать приказы в свете последних событий.

Три года назад Стью купил книгу, которая называлась «Затонувший корабль», для своего племянника в Уэйко. Он приготовил коробку, чтобы положить туда книгу, а потом из-за того, что не любил заворачивать подарки даже больше, чем не любил читать, Стью открыл первую страницу — просмотреть, узнать, о чем хоть речь идет в этой книжонке. Он прочитал первую страницу, потом вторую… а затем уже не мог оторваться. Он не спал всю ночь, пил кофе и курил одну сигарету за другой, медленно продвигаясь вперед, как человек, который не слишком привык к чтению ради удовольствия, извлекаемого из самого процесса. Оказалось, что книга эта о кроликах. Глупейшем, самом трусливом создании на земле… только приятель, писавший ее, показал их совершенно с другой стороны. Она действительно увлекала. Это была классная история, и Стью, который читал со скоростью черепахи, закончил ее через два дня.

Больше всего ему из этой книга запомнилось слово «остолбенеть» или просто «столбняк». Он сразу же понял, о чем идет речь, потому что повидал на своем веку словно загипнотизированных животных и даже нескольких переехал. Животное, впадающее в состояние столбняка, выбегает на середину дороги, ушки у него опускаются, и оно наблюдает за приближающейся машиной, не в состоянии Двинуться перед неумолимо приближающейся смертью. В такое состояние можно ввести оленя, если посветить ему фарами в глаза. Громкая музыка точно так же действует на енота, а постоянное постукивание по клетке — на попугая.